Наконец решаюсь и я. Это комната. Она очень большая, блекло серая, словно выбеленная временем начисто, лишенная красок. Если весь остальной дом был стар, но мастерски отреставрирован и красив, вот здесь на самом деле понимаешь, что это старое, очень старое здание. Стены уходят ввысь, местами с них свисают клочья поблекших обоев. Под ними штукатурка, а местами красный, точнее рыжий уже кирпич. В комнате три больших окна, из них видно ту часть сада, которую мне доселе лицезреть не доводилось. Больше ничего особенного.

Вышла в коридор. В моем крыле почти все двери заперты, зато здесь — нараспашку. Отчасти потому, что старое дерево рассохлось и с трудом ходит в петлях. Странно, что за избирательность в любви к своему дому? А я больше чем уверена, если Черкес любит что-то в этом мире, то это его дом. Я иду дальше и высокие створчатые двери приводят меня в самый настоящий бальный зал.

Под ногами скрипел паркет, который местами сложился гармошкой. Но в высокие окна лился свет, отчаянно прозрачный, в нем кружились пылинки, пустота и неожиданная гармония этого места меня заворожили. Я закрыла глаза. В каждой девочке, девушке, женщине, не важно, в каждой — живёт принцесса. Оказывается, и во мне она все ещё жива, не сдохла от поганости этого мира. Солнечное тепло щекочет веки, но я не открываю глаз. Скольжу вперёд.

В ладонях зудит — они просят скрипку. О, я уже подобрала чудесную мелодию для этого заброшенного места. Я бы сыграла ему «Лебедь» Сен-Санса. Я буквально слышала, как плачет скрипка, встречался ли вам инструмент, который может плакать? Нет, только скрипка… Я бы оплакивала былое величие этого зала, судьбы, которые здесь решались, и любовь… Непременно — трагическую. Только в такой любви есть смысл, ибо ничего хорошего из неё не выйдет…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я танцевала под мелодию, что звучала только во мне и для меня. Но… этот дом не желал принимать меня. Может, он хотел чтобы я сыграла ему по настоящему, ему мало было одних лишь моих фантазий. Половица паркета скрипнула и проломилась под моими ногами, я упала, ушибив колено. Перевернулась на спину, посмотрела в высокий потолок. На нем фрески, что уже облупились, рисунок угадать невозможно. Пахнет пылью и запустением. И да, я пленница дракона, но не принцесса, нет. И никто не спасёт меня из высокой башни. Тогда я заплакала, в первый раз, за последние месяцы, благо моих слез никто, кроме кота не видит.

Затем поднялась на четвереньках. Все так же кружатся в танце пылинки — они то слышат мою музыку. Кот сидит и смотрит на меня, терпеливо ожидая. Наверное, ему кажется, что я не дойду обратно. А я вижу дверь. Она открыта нараспашку, как и многие двери здесь. Там внутри темно. И я ползу туда, так и поднявшись с четверенек, пачкаясь в пыли. Кот предупредительно орёт, он зовёт меня назад. А меня туда, как магнитом…

Там очередная комната. Ступени идут наверх, там — сцена для оркестра. Мне туда не нужно… здесь страхом пахнет. На полу бурые, почти чёрные капли. Это может быть что угодно, может здесь потолок течёт… Я иду по ним. Вскоре вижу мазок на стене. А затем чёткий отпечаток — отпечаток руки. Прикладываю свою сверху — рука женская. Если приглядеться, я вижу даже разводы линий судьбы на ней. Мне кажется, судьбы была поганая. И ещё — не стоило ломиться в тайную комнату синей бороды, не стоило…

Мне кажется, нужно идти дальше. Что я там увижу? Бездыханное тело, что пролежало тут множество лет? Или вдруг, что страшнее всего, совсем не множество? Свежее, юное, женское тело… Я накрутила себя донельзя. В моей голове теперь Вивальди — его «Летняя гроза». Никогда не любила его, мне казалось, он таит в себе угрозу, как это место, как его хозяин, они друг другу под стать…

Кот снова кричит и возвращает меня в реальность. Бегу назад — страшно. Одно из окон разбито, видимо именно так кот пробирается в дом, я слышу в него шум двигателей. Выглядываю. Перед домом останавливается пять автомобилей. Услужливый мужчина открывает дверь, из машины выходит Черкес. Сразу же закуривает… Я смотрю внимательно, так, при ярком солнечном свете, да ещё и не боясь, я его ещё не разглядывала. Он красив, да. Только красота его мрачная. И он… снова меня чувствует, как в тот, самый первый день, когда нашёл меня взглядом среди десятом тёмных окон и казалось, заглянул в самую душу. Отбрасывает сигарету, и идёт в дом.

А я бегу. Мне кажется, он придёт, просто проверить. Мне нужно, важно вернуться, хотя-бы, чтобы не узнал и не наказал… Чтобы не помешал вновь сюда вернуться. Мне кажется, эта комната будет ждать меня, и в следующий раз я посвящу ей больше времени, а пока бегу через тёмный тоннель, спотыкаюсь, падаю, только бы успеть до своей комнаты первой…

У меня слишком долго не было толковой физической нагрузки и поэтому забег меня просто вымотал. Еле дышу, в боку колет, ещё и на ладони содрала кожу упав. Вся в пыли, проход казался чистым, но только лишь казался. Я ввалилась в кладовку, прикрыла тайную дверь, только не до конца, во-первых, я не знаю, как ее потом открыть, а во-вторых, чтобы ко мне смог вернуться кот. Снова упала — споткнулась об упаковку со средствами для уборки.

Мне казалось, что я слышу шаги Черкеса. Странно даже, но была уверена, что сегодня он непременно придёт, хотя до этого заглядывал ко мне лишь раз, посмотреть на родинку, которой нет. Он наверняка бы догадался. Хотя бы потому, что чистота в моей тюрьме идеальная, а мной словно дымоход чистили. Я начала раздеваться. Скинула свитер, даже футболка под ним в пыли. Торопливо расшнуровала кеды. В итоге не пыльные у меня лишь трусы, лифчика давно уже нет. На полу передо мной горка грязной одежды, а теперь я и правда шаги слышу в коридоре, это не плод моей больной фантазии.

Стопку вещей и кеды я запихнула под кровать. Только успела выпрямиться и дверь открылась. В моих мечтах я стояла ровно, с гордо выпрямленной спиной, а на деле сжалась, съежилась, грудь прикрыла руками. Черкес не один, с ним два человека охраны. Они отводят глаза, а Черкес смотрит прямо на меня. По его взгляду разобрать, что он думает, невозможно. Он же шагает ко мне.

— Руки убери, — попросил он.

Мне стыдно. Моя жизнь была разной, чаще всего — дрянной. Но… до последних месяцев мне удавалось щадить чувство собственного достоинства. А теперь… они не смотрят, говорю себе я. Охрана. Для них я только покупка, вещь, которая принадлежит хозяину. Они побоятся на меня посмотреть, я не им принадлежу. Зато Черкес — смотрит. И если я не сделаю, как он сказал, то его люди отбросят ложную скромность, и просто вынудят меня… я убираю руки.

Он смотрит. Внимательно смотрит. Так, словно во мне есть нечто отличное от других женщин. Нет, я знаю, что моё тело красиво, мне просто повезло. Но… оно обычное. А Черкес обходит меня вокруг, разве только языком не цокает. На мне трусики, обычные, в прошлом белые, но от постоянных стирок руками несколько растерявшие свою белизну. Я не хочу стыдиться их, не по своей вине я оказалась заперта здесь, но все равно стыжусь.

— Довольны? — мне хотелось, чтобы в моем голосе был вызов, но получилось не очень.

— Ты всегда ходишь обнажённой?

— А почему бы нет? Или я должна испытывать стыд перед вашими привидениями? Больше я никого не вижу.

Он словно раздумывает, забывает обо мне, о моей наготе. Я, пользуясь моментом снова закрываюсь руками. Глаза в пол, и не думать, главное не думать о своём унижении, о том, сколько их ещё впереди будет. А Черкес вдруг удивляет меня.

— Ты нужна мне, — вдруг заявил он. — Одевайся.

— У меня нет одежды. Вообще никакой.



Точнее есть, но в пыли и под кроватью. Черкес закатывает глаза, все трое выходят из комнаты. А через полчаса, за которые я успела вытряхнуть и очистить от пыли одежду мне принесли большой хрусткий пакет. В нем несколько комплектов нижнего белья — все дорогое, но предельно скромное, без изысков. Несколько смен одежды. Коробка с фирменными кроссовками. Свитер. А ещё лёгкая осенняя куртка. Мне дано устное распоряжение — одеться для выхода на улицу. Сейчас, быстро.